Том 10. Последние желания - Страница 136

136

Она мне объяснила, что они с Юлей здесь проездом из своей деревни, думали завтра ехать в Петербург, но Юле уже несколько дней нездоровится, а сегодня совсем хуже. Они узнали в аптеке мой адрес и решили попросить меня приехать и посмотреть, что с Юлей.

Мадам Ишимова с летами стала очень словоохотлива. В какие-нибудь десять минут она мне рассказала почти всю их заграничную жизнь, прибавила, что они очень торопятся в Петербург, потому что, «кажется, ее можно будет скоро поздравить с зятем». Князь Б. несколько раз делал Юлиньке предложение, и теперь как будто дело идет на лад…

Помню одно странное обстоятельство.

Обыкновенно, если приезжаешь куда-нибудь после долгих лет, все кажется точно уменьшившимся, хуже, незначительнее…

А для меня, наоборот, все в доме Ишимовых сделалось шире, больше, потолки выше, комнаты глубже…

Юлина комната действительно переменилась. Вместо розового кретона на стенах была темно-коричневая материя, ни одной картины, много книг в одинаковых переплетах, низенькая и широкая оттоманка, белый мех перед камином.

Юля, на мой взгляд, была все та же.

Такая же худенькая, маленькая, только я заметил длинную черную, туго заплетенную косу сзади, да личико немного вытянулось, и она еще больше стала похожа на японку.

Мы встретились так, словно вчера расстались. Ни слова о прошлом, о прерванной переписка. Она рассказывала заграничные впечатления. Я советовал ей не говорить много и лечь в постель. Я сразу предположил у ней легкую инфекционную форму. Юля капризничала, как прежде. Я, как прежде, уговаривал ее – она засмеялась и сказала, что послушается.

Я стал собираться.

– Когда вы заедете? – просила мать.

– Послезавтра, если позволите. До тех пор, как я рассчитываю, особых перемен не произойдет.

– Вы теперь так заняты в больнице… Я слышала, что вы женились. Поздравляю вас от души.

Я поблагодарил.

– Так, пожалуйста, заезжайте… Ах, как это неприятно!.. Вот, Юля, и поспели мы к 19-му в Петербург…

Юля ничего не ответила.

XII

Я был у Ишимовых через день; болезнь протекала правильно – очень легкая тифозная форма. Я часто засиживался у них, пил чай на столике около Юлиной постели. Но не было ничего общего между нашими прежними отношениями и теперешними. Я даже стал забывать Юлю-девочку, странные и откровенные разговоры, длинные письма.

«Это я сам придал тогда всему значение, ничего и не было», – думал я.

Юля говорила со мной весело и много, но никогда не расспрашивала меня о моей жизни и не вспоминала о прежнем.

Раз я отдыхал после обеда у себя в кабинета, когда пришел Володя и разбудил меня.

– Папаша, за вами прислали – и лошадь прислали – к больной.

Мне спалось так сладко, я с досадой открыл глаза. Но делать было нечего. Надел сюртук и вышел в столовую. На визитной карточке Ишимовой было написано: «Просят приехать немедленно».

Через четверть часа я уже всходил на лестницу знакомого дома.

– Юлиньке очень худо, – заговорила Екатерина Васильевна, встретив меня в зале. – Представьте, она без сознания, бредит уже целый час.

Я поспешил успокоить мать. Субъект нервный, достаточно самого небольшого повышения температуры, чтобы вызвать бред. Придется прибегнуть к жаропонижающим… Но в общем ничего тревожного не предвидится.

В комнате Юли горела лампа с темным абажуром. Лицо больной было в тени. Я сел около постели и взял Юлю за руку. Она, кажется, этого не заметила и не узнала меня. Входя в комнату, я слышал ее голос. Слов я не разобрал. Она бредила и на минуту умолкла.

– Не беспокойтесь, – шепотом сказал я матери. – Это пройдет через два часа. У вас есть еще те порошки?

– Нет, но я сейчас пошлю…

– Не надо, мама, – сказала Юля громко. – Все равно это противные ребятишки, они ничем не довольны.

Мы переглянулись. Мать покачала головой и шепнула мне:

– Вот видите!

– Я, мама, знаю, что это князь, только он мне надоел, у меня голова болит. Князь, ваше предложение я принимаю, – проговорила Юля торжественно, – но не воображайте, что я вас люблю! Ух, как хорошо!.. Или пусть он мне скажет, что я глупа! Он даже не знает, где Ришпен родился; точно это необходимо знать… Я говорю вздор, я хочу, чтобы пряничный торговец в Пассаже, который сочиняет стихи на коробках, пусть он стихи сочинит такие:

О, не кладите меня в землю сырую,
Скройте, заройте меня в траву густую…

А он не то, не то, опять не то!

– Юля, – сказала мать, наклоняясь к ней. – Юля, это Иберс, Николай Эрнестович, узнаешь? Помнишь Иберса?

– Иберса? – сказала Юля. – Да, я знаю Иберса. Это не пряничный торговец. Это ординатор, домовладелец. Только ему не надо говорить. Пусть. Все равно, его нет. Кончено, кончено с ним!.. Это даже забавно!.. Я плачу, потому что все выходит по-моему. Это я его отравила, схоронила… Ему и соломинка тяжела была бы… Нет ничего у Иберса, даже сердца простого нет, человека нет и не было… А я еще говорила, думала, что он победит… Так должно было случиться, и я несчастна оттого, что победила. Не говорите ему, тише! Молчать, когда мертвые близко…

Мать вышла из комнаты. Я слушал до конца. Когда она успокоилась после порошков, я уехал. Ничего нового я не узнал в этот вечер. Естественно было предположить, что она так обо мне думает. Но отчего же все чаще и чаще я вспоминаю эти случайно откровенные слова, все чаще думаю о них? Отчего иногда, поздней ночью, когда в доме тишина и ясно слышно тиканье моих часов, когда лампа потухает и я один у себя в кабинета, мне так страшно и я так ясно понимаю, что со мной кончено, жизни не было и не будет. Я не слабый человек, и я не шел по ложному пути – но так случилось, потому что не могло случиться иначе; я не порочен и не добродетелен, но меня нет, человека нет, нет ничего…

136