Том 10. Последние желания - Страница 82

Гости скоро ушли. Андрей Нилыч собрался спать и, позевывая, произнес, пока убирали самовар:

– Какие это странные студенты пошли, право! Видал я в мое время и петербургских, – нет, таких не было! Сдержанный, вежливый и какой-то полумертвый. Черт, его и не разберешь! В ушах у него промыто чуть не до красноты. И нет жару этого молодого, – ничего! Мы, бывало…

– Что ж, – вдруг перебила его Нюра. – Вам хотелось бы, чтобы он с грязными ногтями ходил и в красной рубашке? Стеариновые свечи ел и орал, как мужик? Пора бы уж это и бросить. В Москве только могут сохраниться такие допотопные понятия.

– С каких это пор, матушка, ты на Москву ополчилась? – с равнодушным удивлением спросил ее отец. – Зачем стеариновые свечи… А только своего в нем нет, либо он боится его, что ли… Пусть, мол, все как я, – и я буду, как все…

– Белоподкладочник, – сказала Маргарита, которая только что вычитала это слово в старом романе Потапенки.

Нюра вдруг взъелась на нее:

– Много и вы понимаете! Белоподкладочник! Да это давно отживший тип! Типы столицы надо наблюдать, чтобы о них говорить. Вы судите комично.

– Нет, – сказал Андрей Нилыч. – Я знаю, каких называть белоподкладочниками. Этот, пожалуй, из других. И как это, ей-Богу, странно! Завели форму-и все студенты стали разные. А прежде, бывало, без всякой формы за сто шагов видишь – студент! И все они были студенты, и всякий уж знал, что такое студент. Да, хорошее время.

Нюра презрительно и тонко усмехнулась.

– Вы, папаша, сказали это совершенно как Радунцев. Я думала, что это он только вздыхает, да старые времена расхваливает, а вам еще рано. Ошиблась, по неопытности.

Андрей Нилыч сдвинул брови. Он, обыкновенно, очень мало интересовался дочерью и не спорил с нею, считая ее девочкой. Но иногда, если она слишком дерзила, вдруг выходил из себя, начинал кричать, топать ногами – и Нюра невольно трусила, вспоминая детство, и тотчас же умолкала.

Умолкла она и теперь, заметив, что «папаша» готов рассердиться не на минутку. Она боялась тоже, чтобы гнев каким-нибудь образом не перешел на Володю; он сейчас же заметил бы косые взгляды Андрея Нилыча и, пожалуй, прекратил бы свои визиты.

На другой день он и так не пришел, и потом еще два дня не пришел. Нюра, боясь Маргариты, была весела, но в душе беспокоилась и злилась и даже хотела писать записку, но не знала, с кем послать.

– Что это у вас за книга, Нюра? – спросила однажды Маргарита, увидя, что Нюра укладывается спать и раскрывает в постели гигантский том, толстый, как словарь, в солидном, слегка потертом переплете.

– Что вам за дело? Не Тэн, – ответила Нюра. – У вас на Тэне свет клином сошелся. Как кто спросит, что читаете? Вы сейчас же: об уме и познании, Тэна… Очень эффектно. Только уж пора бы и другое начать. Уж про ум и познание все, кажется, слышали.

Маргарита покачала головой.

– Какая вы стали дерзкая, Нюра, – проговорила она спокойно. – Не знаю, нравится ли это в вас Челищеву. Он, кажется, выдержанный мальчик, недалекий, но вежливый, тактичный.

Нюре стало было стыдно, но, услыхав, что Маргарита назвала Челищева недалеким, опять вскипела.

– Слишком молод для вас, оттого и глуп, да? Он с вами, кажется, слова не сказал. Вряд ли могут у вас родиться общие интересы! Я и книгу не хотела вам показывать, потому что вы слишком далеки от всего этого, для вас то, что для нас жизнь, – тарабарская грамота! Пожалуйста, взгляните, секрета нет, не французский роман из запрещенных в России!

И она, перевернув книгу, открыла заглавный лист. Маргарита хотела с достоинством отвернуться, но в последнюю минуту любопытство превозмогло, она взглянула и прочла: «Капитал», и внизу: Карл Маркс.

– Ну что? – насмешливо спросила Нюра. – Много узнали?

– Меня не развивают студенты, – возразила Маргарита. – А только для этого и созданы, кажется. Что, уже влюбились в вашего развивателя? Или еще нет? Не замедлите, дело обыкновенное. Это очень трогательно: тетушка в старичка – и у нее глядишь, убеждения; на «Московские ведомости» молится, Каткова каждый вечер за упокой поминает; племянница в студентика – и уже тоже с убеждениями; известны студенческие убеждения! Сто лет как известны!

– Вот как! Известны! Скажите пожалуйста, в чем же эти «студенческие убеждения», если они вам так известны! Вы, может быть, и Карла Маркса читали? Скажите, скажите, не скрывайте!

– Я вас боюсь, – холодно возразила Маргарита. – Вы еще мне глаза выцарапаете. Бешеная какая-то, – прибавила она, выходя из комнаты.

Злобный, неспокойный смех Нюры сопровождал ее.

Нюра не стала, оставшись одна, читать дальше Карла Маркса. Толстая книга лежала развернутая на краю постели. Нюра облокотилась на подушку и смотрела, как дрожит пламя свечи. Она думала о том, какая Маргарита пустая и злая и зачем нужно говорить гадости, что она влюблена в Володю Челищева, когда она совершенно не тем интересуется… Она очень благодарна Челищеву, что он дает ей книги, рассказал о том, чего она без него знать не могла, объяснил неясное, открыл целый новый мир… Она так и подумала: «открыл новый мир…» Вот он уедет, оставит ей книги, будет писать иногда, и что ж?..

Но в эту секунду при мысли о том, что он уедет, такой холод и такое отвращение ко всем книгам, которые он ей оставит, охватило ее, что ей стало страшно. Но в следующее мгновение она уже овладела собой, разозлилась и потушила свечу, не дожидаясь Маргариты, которая еще не легла (они спали в одной комнате). Нюра повернулась лицом к стене. Она твердо решила не думать. Толстый Карл Маркс упал на ковер.